Вождь Мстивой сидел у толстой сосны, по-галатски поджавскрещённые ноги. Голуба всё поворачивала послушный танок туда-сюда, стараясьпройти поближе к нему. В конце концов это заметили уже все, кроме самоговоеводы, а у Голубы слёзы начали вскипать на глазах. Злое дело любовь!

Когда распалась девичья пляска, к едва не плакавшейТретьяковне вразвалочку, уверенно подошёл Некрас. Наклонился с улыбкой, что-тосказал. Голуба вскинула глаза с горестным недоумением. Потом оглянулась ещё раз– и решилась, позволила взять себя за руку. Некрас умело помчал её под свистдудок и пение пузатых гудков, и уже вместе они столько раз прошли мимо вождя, иГолуба смеялась так звонко и весело, что я смекнула: всё это тожепредназначалось ему. Скоро ли наконец смилуется и прикрикнет, велит смирносидеть рядом с собой, пообещает уши надрать за Некраса или за кого там ещё?.. Иесли бы какая не в меру смелая девка вдруг подошла к воеводе, я мыслю, Голубатотчас бы вцепилась в русые кудри, ринула не хуже, чем Некрас корела…

Вот снова остановились поблизости, и Некрас неожиданнообратился к варягу:

– Взял бы ты, что ли, меня в поход, воевода. Скучнотут, на берегу.

Упыхавшаяся Голуба не доставала ему до плеча – клонилаголову красавцу парню на грудь. И только глаза её выдавали, да и в тех горябыло едва вполовину. Утешил Некрас. Я вспомнила чёрное озеро и покривилась.

– Тебя? – сказал воевода медленно. – Ты немой человек…

Весёлый Некрас и не подумал смутиться:

– Я служил вождям, которые мне нравились… а ты мне понраву, Мстивой Ломаный.

Вождь спокойно ответил:

– Зато ты мне не очень.

Он так и не посмотрел на Голубу.

Ночью мы с Блудом стерегли стражу – ходили вдвоём туда-сюдапо забралу, зорко блюли доверенную нам крепость. Я очень любила сторожить поночам. Наверное, из-за покоя, что смотрел наземь с небес и проливался в меня,беседуя о сокровенном. Горели бесчисленные огни, опрокинутые в тёмно-синюю бездну,и в каждом жила душа, отгулявшая свой век на земле. Что таилось меж ними, вбесплотной таинственной темноте? Тоже души, наверное, только такие, о которыхникто больше не помнил. Когда-то у нас верили, что мёртвые без живых слабеют ив конце концов опять умирают, уходят в иной мир дальше прежнего. Небо медленноповорачивалось, в лесу кричал филин, потом провыл волк, отозвалась волчица,щенки подхватили. Я улыбалась и думала о Том, кого я всегда жду, и мне никто немешал.

Воевода проснулся, как обычно, раньше других, ещё до зари.Чермная рубаха мрела в синем утреннем свете. Он вывел из конюшни Мараха иотправился за ворота. Белый пар летел из ноздрей жеребца. Марах фыркал ивстряхивался, извивал атласную шею, брал седока за колено. Мы провожали их взглядами,покуда не скрылись. Из-под деревьев, суля пригожий денёк, тянулись седые прядитумана – солнце ещё не думало восходить, но в воздухе разливалось смутноепредчувствие света, и туман едва заметно мерцал, вползая наверх по шершавымвлажным стволам. Вот в такое время и совершаются на земле чудеса.

Мы не торопясь обошли забрало ещё несколько раз, нам былотепло в овчинных, туго перепоясанных безрукавках. Звёзды меркли, зато далёкиеоблака проступали у края небес, пепельно-бледные, ненастоящие.

Блуд толкнул меня локтём. Вождь ехал опушкой леса назад;долгогривый Марах плыл серебряным лебедем, раздвигая густое белое молоко. Небыло слышно ни топота, ни звяканья сбруи; на миг показалось – всадник и коньпримерещились нам в прозрачных нитях тумана и вот-вот готовы были растаять,пропасть, унестись двумя жемчужными облачками вместе с зарёй… Хоть верьте, хотьнет! Мне причудилась белая тень впереди вождя на седле. Уж не та ли тень, чтовыходила из поминального пламени под морозной зимней луной?..

Неясный крик спугнул волшебство. Вершник услышал крик чутьраньше нас и осадил жеребца, и земля брызнула из-под сильных копыт. Прямо кварягу бежала из лесу девушка, бежала, кажется, из последней могуты, отчаянновзмахивая руками. Марах прижал уши, но вождь толкнул его пятками, поворачиваянавстречу. Девушка упала, не добежав, и тут только по платью, по встрёпаннымзолотым волосам я признала Голубу. Мы с Блудом переглянулись. Мой побратим тожеходил вчера взглянуть на танок. Кот-котище тут был и мёд пил, а и стола незакрыл…

Вождь спрыгнул с седла, подошёл к ней. Голуба с плачемприподнялась, хватаясь за его сапоги. Ой, девка! Надумала подразнить, а теперьк нему же за помощью притекла? Что сотворит жестокий варяг? Сам прибьёт? Кбатюшке строгому за ухо отведёт?..

Он наклонился, поставил её на ноги и обнял. Начал гладитьмокрую голову, хлипко дрожавшие плечи… Бедная Голуба доверчиво жалась к нему –дитё неразумное, горько обиженное…

Вот он поднял её на косившегося Мараха. И по-прежнемунеторопливо, но и не прячась, поехал мимо крепости, через горушку к деревне.Голуба затихла возле него, под плащом… Прижалась щекой к широкой груди, кпроношенной красно-бурой рубахе, увидела близко ту полинялую вышивку, что такманила её зимою на посиделках…

Да. Я редко сразу смекала, что было у него на уме. В этотраз догадалась. Только на его месте я девку всё же бы отстегала. Крапивушкой понежному заду. Чтоб три дня сидеть не могла!

Позже нам передали, как он подъехал ко двору Третьяка.Невозмутимо поздоровался с хозяином и хозяйкой. Спешился и бережно спустилназемь Голубу, зацелованную до синяков… И без лишних слов разомкнул дорогойсеребряный обруч, подарок гостей новогородских. Надел его Голубе на левую руку,на порванный, измаранный травяной зелью рукав… соседушки востроглазые всё какесть разглядели. Девка, видно, успела к тому времени согреться подле него ималость оправиться – прошла-таки в избу мимо матери и отца, не подломившись вколенках… Через несколько дней будет вновь смеяться с подружками и, по-моему,сама поверит, что обнимал её в самом деле варяг. Серебряное запястье было ей вдва раза велико. Она привязывала его верёвочкой, чтобы не потерять.

Всё то утро вождь просидел на крыльце дружинной избы. Онлюбил там сидеть, приглядывая за возившимися парнями. Малыши-детские, какобычно, тотчас его облепили. Самые маленькие принялись теребить старую Арву,вышедшую погреться на солнышке у хозяйских колен. Двое пробовали бороться, аодин притащил ножичек и обрубок липовой деревяшки: хотел вырезать лошадку,что-то не получалось. Всё как всегда, но Мстивой поглядывал на ворота.

Некрас явился к полудню, ко времени, когда затевалась еда.Верно, сладко спалось ему в лесу на мягкой траве… Воевода отдал ножик ичурочку, отряхнул стружки с колен.

– Некрас, – сказал он, не поднимаясь. Тотоглянулся, сильный зверь, наигравшийся и хорошо отдохнувший, и я внятнопредставила, как плакала и вырывалась Голуба, когда стало ясно, что поцелуямиот него не отделаешься, и ещё я подумала, как хорошо, что тогда, по шею в воде,я сумела не испугаться, не начала умолять…